В начале месяца я обычно пишу о книгах и фильмах, посвященных викторианской эпохе, которые я недавно читала и смотрела, но в мае я решила немного “отдохнуть”. Из двухнедельной поездки в Германию я привезла семисотстраничный кирпич Кристофера Кларка “Железное королевство” о подъеме и падении Пруссии, а в остальное время догоняла список околокомиксовых книг для моего Youtube-канала. Что до сериалов, то я довольно неожиданно для себя буквально проглотила “Белую королеву” и “Белую принцессу” по книгам Филиппы Грегори о войне Алой и Белой розы и установлении тюдоровской династии на английском престоле.
Но все же! В середине мая вышла книга о викторианстве (и еде!), которую я ждала больше полугода – “Жадная королева” Энни Грей – про то, чем и как питалась королева Виктория. Я обязательно посвящу этой книге отдельную запись – как только ее закончу – но уже сейчас не могу удержаться и не поделиться прочитанным. Прочитанное настолько прекрасно, что я решила его перевести. Итак!
“Букингемский дворец стал первым действительно королевским дворцом, в котором довелось жить королеве. Кенсингтон когда-то был гордым царственным жилищем, но к 1830-м настолько часто перестраивался и делился на квартиры, что изначальную планировку было сложно увидеть. Кухня Кентов была существенно меньше, чем даже в небольшом загородном поместье, а изначальная кухня Вильгельма III была переделана в часовню. Виктория мучительно хотела уехать, но Виндзор был занят вдовствующей королевой Аделаидой, так что Букингемский дворец казался единственным выходом. Да, он все еще представлял собой стройку – едва законченный, практически без коммуникаций и без какой-либо мебели. Но это был королевский дворец, и он принадлежал ей. Она объявила, что собирается переехать как можно скорее, приведя своих служащих в состояние паники, поскольку жить там было нельзя. Они отметили, что там нет ни ковров, ни мебели. Она надменно заявила, что не нуждается ни в том, ни в другом – и может привезти свои. Она все же потребовала трон, и его построили.
Виктория въехала в Букингемский дворец 13 июля 1837 года и была полностью очарована своим новым домом. Он был ярким, аляповатым, не в меру позолоченным и, для многих, абсолютно безвкусным напоминанием о старых и недобрых временах Георга IV. Но Виктория любила золото, и, вырвавшись из потрепанного Кенсингтона, попала под очарование Букингемской роскоши.
Дворец был одним из капризов Георга IV. Как и в случае с Брайтонским Павильоном, Георг жаждал создания дворца, действительно подходящего современному монарху. У Британии не было достойных дворцов. Сент-Джейм как бы нарастал вокруг Уайтхолла, пока пожар в 1690 не вывел большую его часть из строя. Кью был ветхим комплексом строений разных периодов, соединенных в непрактичное целое. Кенсингтон был маленьким и разваливался. Хэмптон-Корт выглядел достойно в 1540, но сейчас был смесью стилей – с огромными крыльями Врена, неуклюже присоединенными к мрачной тюдоровской сердцевине. Где был эквивалент Версаля или Зимнего дворца? Георг намеревался изменить это. Он провел перестойку Виндзора, превратил виллу на побережье в Брайтоне в экзотическую фантазию и сконцентрировался на не располагающем к себе доме в центре Лондона – приобретенном Георгом III в качестве резиденции для королевы – чтобы преобразить его в дворец, которым Британия сможет гордиться.
Бедный Георг. Все в Букингемском дворце пошло не так. Для начала, он сам не мог сообразить, чего хочет, и его архитектор, обычно надежный Джон Нэш, сломался под давлением и создал странное строение, подвергшееся критике с закладки фундамента. Его структурные расчеты казались сомнительными, методы строительства сумасшедшими, а когда дворец начал принимать форму, бюджет раздулся до невероятных размеров. В итоге Нэша уволили, но к тому моменту новый дворец стал всеобщим посмешищем. Особенно ядовитая – но гениальная – сатирическая статья была напечатана в одной из газет, от имени “некоего француза”:
Теперь я опишу вам новый королевский дворец, называемый дворцом Бак-энд-хэм (олень и ветчина), который строят для английского короля в стиле сливового пуддинга и ростбифа, которыми так славятся англичане. Выглядит он невероятно курьезно. Во-первых, колонны должны изображать английские овощи, такие как спаржа, порей и зеленый лук; антаблементы и фризы богато украшены бараньими и свиными ляжками с тем, что они называют “гарниром” – все прекраснейше разделаны; спереди на постаменте стоит колоссальная статуя повара с гигантской металлической вилкой в руке, – ее он готовится воткнуть в гигантский сливовый пудинг позади себя – очень достойный сливовый пудинг, не цвета черного рождественского пудинга (архитекторы говорят, что летом он будет смотреться не так хорошо), но очень простого пудинга… На крыле дворца, называемого “потрошковым” крылом стоит слуга в аккуратном платье с подносом печенья и тарталеток… Перед самим дворцом будет обустроена большая плита из белого мрамора, которая, как меня заверили, сможет уместить сотню гусей за раз. Дворец, когда его закончат, будут называть в честь знаменитого английского блюда, “Жабой-в-норке”.
“Жабой” был Георг IV. Пудингом называли купол, который изначально непристойно торчал из-за балюстрады и выглядел просто смешно, а плитой должна была стать триумфальная мраморная арка – пока кто-то не догадался посчитать, сможет ли проехать сквозь не карета. Не смогла бы. Сравнения с едой лились рекой. Колонны перед дворцом критиковали за малиновую расцветку и сравнивали с сырыми сосисками.
После смерти Георга Вильгельм IV отказался иметь какое-либо отношение к “этому монструозному оскорблению нации, этому громоздкой куче, этому памятнику бездумному расточительству”. Ходили предложения превратить его в национальную галерею или колледж, а когда в 1834 году сгорело здание Парламента, Вильгельм радостно предложил на замену Букингемский дворец. Парламент, прекрасно осведомленный о его состоянии, а так же о том, в какую денежную яму он превратился, отказался. Вместо этого было решено закончить строительство. Уже было потрачено столько средств, что не завершить его казалось глупым. Но, без давления со стороны текущего монарха, к 1837 дворец все еще был далек от функционального жилища.
Кухни в то время находились под основным зданием дворца. Теоретически они состояли из обычного набора помещений: основная кухня, посудомойка, комнаты для выпечки и приготовления кондитерских изделий, пекарня, кладовки и уличное пространство. На деле, не все эти комнаты были завершены, и со временем решено было некоторые поменять местами, а от других и вовсе отказаться. Оборудование было довольно стандартным: плиты и угольные жаровни, предоставленные ведущими производителями того времени. Многие из них были установлены новым строителем, Томасом Кубиттом, который с архитектором Эдвардом Блором, заменившим Нэша, взялся за монументальную задачу приведения дворца в порядок в 1840-х. Это оборудование, похоже, вело непростую жизнь и не совсем отвечало требованиям: в 1843 список изменений и улучшений включал установку дополнительной плиты в комнате для выпечки, заполнение «щели в столе для выпечки», починку раковины, плиты и паровой машины, и изменение всех окон так, чтобы они могли открываться.
Кухни, как и большая часть дворца, освещались газом, но еда готовилась на каменном и древесном угле. У древесного угля не было ни запаха, ни дыма, и в жаровнях его легко было контролировать. Сами они были простыми в обращении: металлическая решетка, установленная в кирпичную нишу, держала уголь, одновременно позволяя воздуху циркулировать, а пеплу осыпаться. Повара контролировали температуру так же легко – поднимая и опуская сковороду с помощью специальных треног. Возможно, примитивно, но намного проще, чем появившееся позже электрические или галогенные конфорки. Недостатком была карбоновая кислота. Вентиляции в кухне просто не было, а малые попытки ее создать (открытие окон) считались “оскорблением науки”. Поскольку кухонная дверь была постоянно открыта в попытке улучшить циркуляцию воздуха, эти газы проникали в верхние помещения – в королевские апартаменты.
Дебаты о вентиляции продолжались, с периодическими слабыми попытками сделать что-то с окнами и установить печные трубы, пока 31 марта 1847 года измученный лорд-управляющий не написал в Комиссию Лесов Ее Королевского Величества, требуя немедленно установить над плитами вытяжки, подсоединенные к вентиляционным трубам. Кухни он описал как “горячие, нездоровые и в целом неподходящие для работы”.
Но была проблема гораздо страшнее вентиляции. Когда кухни только строили, рабочие, копающие фундамент, обнаружили кирпичную кладку, которую они и оставили в качестве пола кухонь. Если бы кто-то из них был местным, он бы понял, что это за кладка: акведук, который служил всем окрестностям канализацией. Как оказалось, у него была довольно пористая структура. Последствия проявились, едва Виктория въехала во дворец. Кухни тут же стали описывать как “отвратительные и невыносимые”. Отходы просачивались сквозь пол и собирались у стен, пока повара готовили. Кроме того, в комнатах вокруг кухонь находились мусорные ящики с “отходами самого отвратительного содержания” и писсуары для поваров-мужчин. Строители все еще заканчивали отделку дворца, и вонь от мочи, гнилой еды и человеческих экскрементов проникала наверх, в дворцовые покои как особо отвратительный и надоедливый родственник. В самом же дворце дела обстояли еще хуже.
Эдвард Блор был одним из ответственных за подготовку отчетов о состоянии дворца в 1840, и они похвалой не блистали. Одной из жалоб было – опять – отсутствие вентиляции. Во дворце находилось 200 каминов, и все они были печально известны тем, что страшно дымили и отказывались гореть. Он приписывал это закрытой системе циркуляции, из-за чего камины вытягивали воздух откуда могли – в основном из туалетов. Не каждый туалет был в рабочем состоянии – еще одна причина жаловаться – но почти все были так или иначе подсоединены к канализации. Краны протекали. Стоки смердели. «Эманации, привнесенные во дворец, были достаточно сильными, чтобы вызывать дурноту, когда мы приближались к раковинам».
Более того, когда люди умудрялись-таки приоткрыть окно, им открывались улицы, окружающее дворец – где жили в основном слуги младшего ранга. Прямо напротив находилась улица под названием Принцесс-корт, которая использовалась “как общественный писсуар. Дорога, проходящая сквозь нее, истекает отходами мочеиспускания и другими, недостойными описания. Стены по обе ее стороны всегда покрыты мочой, отчего строительный раствор полностью разложился… все здания там отвратительны и не имеют канализации отличной от открытых канав вдоль немощеных улиц… содержимое ночных горшков, которое выливают прямо из окон, покрывает многие сотни квадратных ярдов… и постоянно испускает эманации самого омерзительного качества, которые три четверти года юго-западные ветра несут прямо в дворцовые окна”. Жители винили местных газовщиков в помутневшей бронзе и чернеющей через несколько часов свежей краске, но нет, это были последствия того, что сотни людей готовили, ели и испражнялись во дворце и его окрестностях.”